Характер:
"Ты выглядишь харизматичным, но отталкивающе красивым, и это - превое обманчивое впечаление, которое появляется у твоего собеседника. Ты не так холоден и отстранен, как это может показаться. Просто ты очень любишь наблюдать и не сразу легко идешь на контакт, предпочитая прислушаться-принюхаться-присмотреться к собеседнику. Кажется, ты так много читал в своей жизни, что, в конце концов, стал даже на людей смотреть, как на книги - все пытаешься прочесть всех и каждого, не признавая, что некоторые книги могут быть закрыты даже для тебя. Иной раз ты можешь быть абсолютно бесцеремонным, задавая прямые и обескураживающие вопросы, ответы на которые тебя не касаются в принципе.
Ты спокоен, умеешь сосредотачиваться на важном, не тратить слова, нервы и время впустую. Ты очень быстро повзрослел и, кажется, еще ребенком был непонятен окружающим из-за своей недетской серьезности. Сквозь все эти года ты смотрел на жизнь своими синими, холодными глазами и ничто в этом взгляде не изменилось.
Кажется, что ты можешь понять и найти мотивацию чему угодно. Кажется, ты найдешь подходящее описание и характеристику любому чувству и эмоции, но при этом твои глаза остаются ледяными, отчего складывается ощущение, будто ты знаешь все это лишь в теории. И это - второе обманчивое впечатление. Ты очень чувствительная и чувственная натура. Переживаешь и чувствуешь все очень глубоко и сильно, правда не считаешь нужным экзальтированно демонстрировать это окружающим.
Ты мало улыбаешься. Совсем-совсем мало. А у тебя широкая и добрая улыбка, от которой и лицо твое перестает быть таким угрожающе-холодным. Но и это - третья иллюзия, которой может поддаться твой собеседник. На самом деле, ты бываешь на чудо улыбчив - просто для тебя это что-то чересчур интимное, которое ты не позволяешь себе растачать на всех и каждого. Ты не веришь, что улыбка сделает этот мир лучше. Потому что ты не веришь в сказки и чудеса, хотя и охотно даришь их окружающим, ведь первое, что ты писал - это были именно сказки, покорившие не один десяток, не одну сотню и не одну тысячу совсем-совсем юных британских умов.
Ты веришь в лебединую преданность и сам упрямо-предан.
Ты безобиден с оружием в руке, но умеешь ранить словом. Хотя второе оружие всегда держишь в ножнах, зная, какой непоправимый ущерб могут нанести пустые на первый взгляд звуки. Поэтому, если ты сердишься, ты поджимаешь губы, делая эту борозку, разделяющую подбородок, более упрямой и явной, молчишь и уходишь, сжав кулаки. Твой гнев, твоя ненависть и неприязнь всегда молчалива.
Ты не зануда. Ты очень много знаешь, очень много можешь рассказать, с тобой интересно, если твой собеседник - человек с мозгами.
Ты пренебрежительно, но с некоторым снисхождением относишься к глупым и недалеким людям, но опять же - все твои отрицательные чувства сугубо молчаливы.
Ты непонятен окружающим. Ты не умеешь говорить о своих проблемах и вслух озвучивать обиды, хотя насколько было бы тебе проще, если бы ты это делал, ведь все это глубоко укореняется в твоем сердце.
Ты отчаянно нуждаешься в близком человеке. Ты не волк -одиночка, хотя четвертая иллюзия, связанная с тобой как раз прямо противоположна этому - ты выглядишь обособленным, далеким и неприступным. Но разве, будь ты таким, ты бы так любил завтракать в кафе, чтобы вокруг было много постоянных клиентов, которые тебя приветствуют, хотя будто бы и незнакомы?
Ты по-настоящему влюблен в свою писанину и вкладываешь в нее душу, даже если для этого приходится вывернуть ее наизнанку и выпотрошить, как перьевую подушку - до последнего перышка, а потому у тех, кто её читает, внутри возникает неосознанная, непреодолимая тяга к ней. К твоим книгам люди привыкают, они их гипнотизируют этим обилием глубины и настоящих, горячих человеческих чувств, которые не смоет ни гниль современности, ни меняющиеся человеческие устои.
Я знаю, что ты сейчас, читая это, улыбаешься, потому что удивлен, насколько хорошо я тебя знаю. Правда, Давид? Знаешь, это прозвучит странно, но я бы никогда и ни одного мужчину в мире не смогла полюбить, потому что в каждом искала бы точное отображение тебя. Хорошо, что отведенный мне срок гораздо короче и мне попросту некогда тратить свое время на бесплодные поиски идеала.
Люблю тебя. Твоя Дестини. Будь умницей, мой мальчик (хотя я давно тебя так не зову - с тех пор, как твоя голова стала возвышаться надо мною, а моих объятий стало не хватать на то, чтобы заключить тебя в них целиком и полностью)"
David Given-Hope
Сообщений 1 страница 2 из 2
Поделиться12012-08-07 17:50:34
Поделиться22012-08-07 18:19:06
Био:
Уже никто и не помнит, какая погода стояла в тот день, когда родился Давид - вероятнее всего, то была типичная дождливая английская ночка. Его рождения ожидал более всего пожилой отец, относящийся к истинной аристократии и невероятно гордящийся своим происхождением и голубыми кровями. Правда, все, что рассказывал о своей общей с английскими королями и королевами крови отец, Давид не воспринимал всерьез, потому что на тот момент, когда он был способен осознавать те сказки, которые ему перед сном читали, лорд Гивен-Хоуп уже по-тихоньку выживал из ума. И к сожалению, не в фигуральном смысле, а вполне себе буквальном. (на данный момент он, будучи в возрасте 80-ти лет, находится под постоянным присмотром врачей в спец.заведении, потому что его нахождение дома стало откровенно опасным для окружающих).
Итак, Давид был вторым ребенком в семье - достаточно нетривиальной и, возможно, на чей-то взгляд странной. Причастность отца к британской аристократии было далеко не последним удивительным фактом. К примеру, супруга его, наполовину ирландских кровей, являлась его хотя и не близкой, но все же родственницей - троюродной сестрой. Посему в болезненности старшего ребенка, девочки Дестини, все врачи хором обвиняли родство родителей. Впрочем, возможно, здесь свое дело сделал еще и возраст папаши - на момент рождения Дестини ему было 49. Впрочем, крепкий, здоровый малыш Давид родился и того позже - когда Гивен-Хоупу старшему уже отзвенело 54.
Наследник скромного состояния и фамильного "замка" (хотя и не замок это был вовсе - а так, лишь приличная усадьба в Манчестере) - Давид, рос крепким и абсолютно неболезненным малышом, в отличие от старшей сестры, которая то и дело сверлила больными глазами мрачные стены комнаты в то время, как младший неусыпно заботился о ней и читал ей собственно-сочиненные сказки и рассказы.
Писал Давид столько, сколько себя помнил. Сначала - по-детски, банально, просто, но, чем старше он становился, тем более зрелыми становились его книги и когда он преподнес свое очередное творение молодой учительницы из частной школы, где он обучался, та поразилась глубине и зрелости мыслей, которыми щедро снабдил свой первый серьезный роман Гивен-Хоуп. Выбор "первого читателя" был для Давида абсолютно не случайным - он был беспредельно влюблен той пылкой юношеской любовью в свою учительницу. Это было то самое, первое, гормонально-буйное чувство, которому охотно отдавался парень, не требуя, впрочем, от предмета своего обожания больше, чем та могла ему предложить. А предложить ей было, в сущности, нечего. Первую любовную трагедию Давид перенес со стойкостью и благоразумием настоящего мужчины, сохранив в себе первую мучительную боль, давшую ему силы писать больше, глубже, сильнее, а также память о том светлом, что посетило его жизнь также, как посещает многих других.
Делал ли он в своей жизни глупости? Ну если исключить опрометчивую кражу коня у соседа, то, кажется, нет.
В семнадцать впервые побывал в Париже, следом - в Риме. Давид не любит жаркий климат; куда комфортнее себя ощущает, когда за окном снег или дождь и, если бы стоял выбор - поехать на Аляску или на Гавайи, не задумываясь сделал бы выбор в пользу первого. Собственно, потому его кожа и зимой, и летом, мраморно-белого оттенка - ее редко трогает загар.
Самыми тяжелыми в его жизни были годы с 20 до 22 лет - в эти годы его сестра, Дестини, безрезультатно, но стойко боролась с раком, который в конечном счете победил. Эту утрату, как и многие другие, Давид вынес стоически, хотя и очень страдал, потому что преданно любил старшую сестру, имея в ее лице преданного, понимающего и верного друга. После ее смерти, остро нуждаясь в поддержке и в человеке рядом, стал "распространяться" в своих контактах, больше проводить времени на людях, заводить новые знакомства и писатЬ, писать, писать.