Если честно, я понятия не имею, как в такой пришибленной семье родился такой аномально нормальный я. Возможно, по меркам морали мне и не следовало бы говорить подобные вещи, но я все же скажу. Мои родители, ведомые собственными комплексами и ущербностью (возможно, даже мнимой - я никогда этого не узнаю наверняка), решили "отыграться" на мне. Как порой говорят про неудавшихся отпрысков, дескать, на них природа отдохнула, так здесь мои мать и отец хотели сделать все с точностью да наоборот - сделать так, чтобы я стал лучшим из лучших. Возможно, и благие намерения, но ведь ими, как водится, устлана дорога явно не в райский сад...
   Мне с детства внушали, втолковывали, заставляли и дрессировали - именно этими словами можно охарактеризовать все педагогические трюки, коими руководствовались родители. Внушали, что я их маленький гений, втолковывали, что я рожден для великих свершений, заставляли читать-зубрить-учить вне зависимости от моего желания, дрессировали и оттачивали мое поведение.
  "Ты должен быть уверенным в себе", "Ты должен вести себя так, чтобы когда ты заходишь в комнату, все кожей ощущали твое превосходство" - и тому подобные фразы я слышал по сотне раз на дню.
  Мои родители были психами, не иначе, потому что объяснить их линию воспитания каким-то здравым смыслом (ну или хотя бы отчасти здравым) мне сложно. Потому что тогда как все педагоги мира твердили, что у ребенка должно быть детство, у меня его методично отнимали, когда книги по воспитанию (да, их я тоже перечитал - правда ,втихаря) побуждали родителей давать детям свободу выбора и развивать только те наклонности и таланты, которые приятны самим детям, меня заставляли делать то, на что мне было наплевать.
  Я как сейчас помню... Подъем в шесть утра. Зарядка, пробежка, утренний душ, безупречный вид, несколько страниц Драйзера перед завтраком, молитва перед едой, школа, дополнительные занятия, немецкий язык, французский язык, уроки игры на гитаре, латиноамериканские танцы, уроки фортепиано, чтение классики, баскетбол... Бесконечный поток информации и вечная гонка за новыми умениями - вот чем была моя жизнь. Друзья, детские праздники, простое и будничное, бесшабашное лентяйство, которое позволено только детству? О нет ,вы, должно быть, говорите о какой-то другой вселенной, потому что об этих вещах я смел лишь догадываться.
  Лет до четырнадцати я свято верил в то, что на самом деле что-то кому-то должен. Я следовал этим уставам - не скажу, что безропотно, но тем не менее... Но чем старше я становился и чем шире становился мой кругозор благодаря все той же литературе, которую в меня старательно запихивали целыми томами - как пищу, которую человек при такой скорости поглощения попросту не в состоянии толком пережевать, тем более отчетливо я понимал, что загнан в клетку и зажат в незримые тиски не по собственной воле. И мне это нравилось все меньше.  Со временем все чаще стали бунтовать мои гормоны и я из покладистого мальчика превратился в ершистого подростка с четко сформировавшимся своим мнением - и мнение это явно шло вразрез с мнением родни. Я спорил с ними на равных, я пытался отстаивать свои права. Я, черт возьми, даже из дому сбегал, но все было тщетно. Мои побеги заканчивались беседами с психологами, которые отмечали исключительное психическое здоровье и абсолютно нормальную атмосферу, в которой я рос, и родители снова обретали надо мной прежнюю власть.
   Я бунтовал, отказываясь есть, но каждую первую ночь такого бунта срывался и обносил холодильник...
  Меня закрывали в комнате и я мог наблюдать мир лишь через решетки - так называемый, домашний арест. Я говорил себе - ну и пусть! Я не буду делать, что они захотят, но, видимо, уже просто не мог жить по-другому, поэтому раз за разом доставал книгу и читал. Брал гитару и играл. Потому что ничего не делать я уже просто не мог. Я настолько привык к тому, что мой мозг вечно задействован, что любое другое состояние доводило меня до истерики...
  И едва мне стукнуло восемнадцать, как я собрал манатки и сбежал от своих архи-ненормальных предках, которые ожидали, что я со временем "перебешусь" и стану тем, кем они хотели меня видеть - гением, способным поставить мир с ног на голову.
  А мне не хотелось великих свершений. Мне не хотелось нести в мир что-то, о чем потом будут помнить. Мне хотелось жить здесь и сейчас. И, вырвавшись из рабства семьи, я наконец начал это делать.
  Я играл в карты. Отменно, надо отметить, играл. Я выигрывал крупные суммы - и этого мне хватало, чтобы потом некоторое время жить в свое удовольствие, покупать себе дорогие игрушки, которых я был лишен в детстве и валять дурака. Я компенсировал все, чего мне не хватало - и мне было плевать, кто что об этом подумает. Я заводил друзей "на один день" - по крайней мере, у меня были целые двадцать четыре часа, чтобы узнать, каково это - не быть одному.
  Я не работал ни одного дня, хотя мог бы быть врачом, автомехаником, учителем, историком, геологом... Я мог бы быть кем угодно - через мой мозг прошло бесконечное количество теорий, утверждений и научных исследований.
  Я играл. Я играл, развлекался и отвергал любой намек на ответственность - этого добра мне хватило в детские годы.
  Несколько раз родные пытались "вправить мне мозги" - они докучали мне, пока я не сменил имя и фамилию, взывали ко всему тому хорошему и благородному, что они в меня вложили, уверяли, что я не имею права растрачивать себя на всякие глупости, тогда как передо мною с моими знаниями и способностями лежит весь мир.
А мне не нужен был весь мир. Мне нужна была полная свобода от кого бы то ни было и чего бы то ни было. Легкая жизнь и дыхание полной грудью.
  Я взял себе имя Лондон, потому как именно туда рванул после последней встречи с предками. Я взял себе второе имя Чейз, потому что так звали моего приятеля, который увязался за мною следом... Не то, чтобы он что-то для меня значил - этот лицемерный малый просто паразитировал на мне, думая, что он настолько гениально исполняет свою роль, что я об этом даже не догадываюсь. Но я прекрасно понимал, что ему просто удобно быть у меня "на подхвате", потому что мне сопутствует удача, я находчив и редко по-настоящему "влипаю", тогда как ему этого добра конкретно так недоставало. И тем не менее, я терпел его присутствие, потому что он был той самой вещью, к которой привыкаешь, даже если функционала в ней минимум. С ним было весело временами. Но еще веселее было воздать ему за лицемерие и оставить одного в номере шикарного отеля в Лондоне, без гроша в кармане. Нет, я не коварен, я не подл, просто я проснулся утром, посмотрел на его спящего с гадкой улыбкой лизоблюда-приживалы, и подумал, что пора бы с этим кончать. Оделся, подхватил рюкзак со шмотками и деньгами и ушел в никуда и навсегда, прихватив с собою еще и его имя. На память.
  Почему Эсте? Я не знаю. Я просто взял журнал и эта фамилия была первой, которая попалась мне на глаза.
  Так Теодор Самюэль Ламберт стал Лондоном Чейзом Эсте.
  Кстати, у меня есть бабушка. В доме престарелых в Лондоне. Отпадная старушка, скажу без лишней скромности - я познакомился с нею, проходя вдоль изгороди заведения, где она находилась последние несколько лет. Я шел, балансируя на бордюре - с мороженым в одной руке и дорогой сигарой, выигранной накануне в покер, - в другой. Бабуля попросила угостить сигареткой. Пожалуй, старушка-еврейка Эден - единственный человек, которого я мог бы назвать своим другом, хотя и звучит это довольно странно. Мы долго разговаривали у изгороди в тот день, а после того я посещал ее каждый день, пока находился в Лондоне. Считаете это ненормальным? Плевать. У меня свои мерки нормальности.
   Лондон я покинул где-то через пол-года, но стабильно раз в неделю звонил в дом престарелых и болтал с Эден так, словно она была моей сверстницей - рассказывал, кого и как обставил, сколько выиграл, проиграл и просадил. Когда мне в качестве бонуса к выигрышу доставались всякие интересные вещицы - именные часы (да, был один британский чопорный болван, который проиграл все вплоть до трусов), элитные сигары, зажигалки, я привозил их Эден. Пожалуй, именно ее я считаю своей семьей - и это взаимно.
   Где-то на третьем году нашей дружбы я случайно столкнулся с ее внучкой. Не скажу, что все время до встречи с ней я  оставался монахом, но так уж сложилось, что жизнь моя стабильно идет как-то задом-наперед и наизнанку, потому первая гормонально-ненормальная, буйно-романтичная любовь настигла меня именно тогда - многим позже, чем я лишился условной девственности с пиджейкой клуба на заднем сиденьи чужого авто... Все было хорошо и красиво первую неделю. Я был знатным рассказчиком (чего б и не рассказать, когда есть что?), все наши свидания были интересными, увлекательными и яркими. Но когда появилась внегласная необходимость делать шаг дальше и начинать говорить уже наконец о себе, а не о всякой несомненно увлекательной, но не имеющей ко мне отношения ерунде, появились первые проблемы. У меня была странная, корявая и непонятная ей, Шуламит, биография. У меня была жизнь, которой она не понимала, хотя и пыталась отчаянно об этом не думать.
  Следующие месяцы все было тоже в целом неплохо, но гораздо хуже, чем в первую неделю, потому что те семь дней мы просто наслаждались друг другом, а последующие месяцы тщетно пытались найти общий язык, как бы абсурдно это ни звучало. Мы оба этого хотели, но отчего-то не выходило. Я не признавал ее оседлой жизни - ее раздражала моя манера срываться с места. Я не понимал, почему я вдруг должен что-то менять - а ей хотелось определенности. Я не мог дать ей того, что ей было нужно, но и отпускать ее тоже не хотел. Агония наших отношений длилась еще пол-года, пока Шу не поставила точку. Собственно, пожалуй, этот эпизод жизни у меня похож на то, как это бывает у других людей. Единственное, что у меня с ними общего.
   
  Сейчас мне тридцать пять. У меня по прежнему нет дома - есть только излюбленные номера отелей, которые я снимаю, попадая в города, где уже бывал. У меня нет семьи - есть только бабушка Эден в Лондоне. У меня нет друзей - есть люди, которым я позволяю себя окружать и паразитировать на мне ровно до того момента, пока они мне не наскучат. Моя жизнь до сих пор - сплошная игра и погоня за впечатлениями. У меня есть мозги, но нет ни работы, ни цели. Впрочем, как говорил Рене Декарт? "Я мыслю, а следовательно, я существую"? Что ж, я существую - и этого было бы достаточно. Но я скажу иначе: "Я играю, а значит я живу".